С тех пор как он сюда попал, прошел уже почти месяц…
Почему-то смирится с этой мыслью было совсем не просто. Месяц пролетал то в томительных минутах ожидания, то целыми неделями абсолютно безразличного существования. Бордель оказался местом в котором временной лимит имел странное свойство в самый неподходящий момент тянуться как старый паровоз, а потом, при попавшейся минутке отдыха лететь как экспресс. Самым мучительным были воспоминания, потому что за месяц, не смотря на то, что раны на его запястьях стягивались, душевные раны становились только еще шире и болезненней. Виновато в основном было одиночество, в котором Даниэль запер себя на это время. Он почти нескем не разговаривал, ел мало и целый день развлекал себя тем, что читал книги или лежал на кровати, завернувшись в шелковую простынь и смотрел безразлично в одну точку позволяя самым неприятным воспоминаниям раз за разом пытать его разум. Долгих 4 недели за которые он перечитал уже добрую стопку книг и нарисовал обломком уголька всего один этюд. Ито, еще в то время когда только попал сюда. Когда все еще ему было пугающе ново и не предвещало пока настоящей угрозы.
И снова здесь. Одно упоминание об этом месте наводила на француза тихий ужас. Теперь же, снова стоять посреди этой комнаты и созерцать знакомый интерьер было просто пыткой. Но внешне Даниэль не подавал своего беспокойства. Только чуть-чуть побледнел и сжал тонкими пальцами край белой рубашки. Бордельная жизнь обеспечила его еще и новым гардеробом, впрочем, последний месяц тряпки волновали его в последнюю очередь. Судорожно выдохнув француз опустил голову позволяя длинной челке спадать на лицо закрывая глаза. Уже давно забытое чувство отчаянья, сдавливающего горло снова посетило его.
Боже… отчего я не порезал вены еще тогда, оказавшись в этом кабинете впервые?

Как оказалось, после месяца своего страдальческого одиночества снова начать говорить, и более того, язвить, не так уж и просто. Даниэль прикинул, чтобы мог сказать месяц назад на подобное заявление. Нечто вроде: « По вашей подлой морде соскучиться невозможно» или что-то в этом роде. Даже забавно. Сейчас подобные заявления казались ему какими-то мелочными и бесполезными. Ведь если Марио захочет, то эта подлая морда будет нависать над ним  прижимая к постели, и в этом случае уже никакие грубости и колкости не помогут. К чему тогда лишний раз открывать рот. Француз промолчал. Все еще избегая смотреть Лацетти в глаза он решил банально игнорировать его присутствие и в манеру маленьким детям и американским школьницам отошел в стене и, облокотившись об нее спиной съехал вниз присев прямо на пол и обняв руками колени. Ранее, он бы наверное низа что не позволил себе сесть в подобную, неудобную позу, а уж тем более на истоптанный пол, но этот месяц позволил ему пересмотреть ценности. Садиться на диван, тобиш на недопустимо близкое расстояние до Лацетти он не мог, да и стоять истуканом тоже было бы глупо. Можно сказать он выбрал выгодный компромисс. Только вот игнорировать присутствие итальянца с каждой минутой было все сложнее. Взгляд все время натыкался на обрывки его образа  и так мучительно хотелось заглянуть ему в глаза, и увидеть там хотя бы что-то кроме знакомого уже безразличия. Но Даниэль позволить себе подобной вольности не мог. Отвернувшись он смотрел толи на камин, толи на какую-то Абсолютно неинтересную ему вазу и думал о том, что же на этот раз захочет от него Марио. И не смотря на то, что ответ был очевиден, понимать и осознавать его в полной мере Даниэль никак не мог, или просто не хотел. Хотелось верить, что ничего уже хуже случится не может, и не случится. Хотелось верить что скоро этот кошмар закончится. Пусть даже конец его будет печален. Лишь бы выбраться из этой золотой клетки.

Слова Марио, казалось, звучали в голове как-то отдаленно. Отголосками каких-то ночных кошмаров или самых неприятных предположений. Голос, как бы он не старался, но звучал иронично, пренебрежительно, и в сочетании с нотками псевдо – заботы казался настоящим издевательство для нервов. Даниэль снова промолчал. На этот раз молчание далось ему тяжелее. Сквозь стиснутые зубы и сжимающие с новой силой край манжета пальцы. Голову он опустил, касаясь теперь подбородком колен и считая про себя до десяти, чтобы не вспылить. Сейчас с новой силой хотелось осыпать Лацетти оскорблениями, залепить звонкую пощечину и под конец пнуть со свей дури, да так, чтобы хрустнули ребра. Жаль что это было наверняка не осуществимо. Также неосуществимо как выбраться отсюда.
Даниэль на секунду замешкался. У него появилось искушение прямо сейчас резко подняться и, преодолев в два шага расстояние до двери выскочить в коридор, и бежать куда глаза глядят. Да только за дверью наверняка стояли уже знакомые не понаслышке бугаи одного прицельного удара которых хватит чтобы переломить ему всю черепную коробку. К чему тогда пустые попытки? Француз тихо выдохнул все еще не глядя на Марио, прикрыв глаза уткнулся носом в колени надеясь только что подступающие к глазам слезы не потекут по щекам. За этот долгий месяц он стал ненавидеть отчаянье.

- Arthur Rimbaud. Одно лето в аду
Даниэль и сам не заметил, как произнес это. Строки были более чем ему знакомы. Жаль, Француз так и не дочитал это произведение до конца. В библиотеке Марио было много интересных произведений. В этом смысле Лацетти удивил его. Впрочем, не факт что сам папочка их читал. Это, впрочем, сейчас было не так уж и важно.
Проболтался таки… Пф. А я то думал, что стал молчалив.
Более Даниэль уже ничего не ответил. Снова замолк, опуская глаза, не смотря на то, что его одолевало много мыслей и вопросов. Почему именно это произведение? Почему именно сегодня, почему именно сейчас?
Только совершенно очевидно было что ответы он получит не раньше чем снова окажется прикованным очередными наручниками. Совсем не к месту в голове снова всплыли воспоминания. Воспоминания того, как приходя каждый день доктор отдирал от его запястий с запекшейся кровью бинты. Как вновь и вновь перевязывал их поверх новых ран. Рефлекторно француз даже задрал манжет рубашки глядя на отвратительный шершавый шрам. Доктор говорил что-то о шлефофке и о том, что все это можно убрать, но пока, ткани еще очень тонкие и сделать это можно будет только через несколько месяцев. И только тогда, француз позволил себе поднять взгляд на Лацетти, глядя тому прямо в глаза выражающие сейчас только безразличие. Марио сейчас представлялся ему коварным Мефистофелем. Пока еще. Искушающим, наталкивающим на пустые мысли. Только очевидно было что совсем скоро, он, скорее всего, станет отвратительным мучителем. К чему тогда стоить в голове бесполезные образы?
Даниэль снова опустил глаза поправляя манжет.
Скорей бы все это кончилось.

Этот властный тон. Его Даниэль почему-то боялся больше всего. Стоило ему только услышать подобные нотки в голосе Марио как сердце его уходило в пятки. Только вот сделать все именно так, как приказал Марио значило сдаться окончательно и безвозвратно, да и сидеть дальше на полу было бы глупо. Тут Даниэль встал в тупик. Ранее его поступки и действия всегда были обдуманы, и из двух зол он умел выбрать одно, мерее кусачее и более пушистое. Сейчас же ситуация представлялась ему невыгодной. Как не крути а он окажется в глупом положении, а этого ему совсем не хотелось, во всяком случае в компании Лацетти. Оставаться же в бездействии значило сомневаться в правильности поступка, а сомневаться француз ненавидел. Медленно поднявшись он машинально обтряхнул брюки и преодолев то самое недопустимое расстояние с демонстративным безразличием уселся на диван, закинув ногу на ногу, с пресловутой идеальной осанкой. Как не крути, а годы обучения этикету никуда не деваются, даже в подобных ситуациях.

Сердце, казалось, пропустило два удара, и тут же забилось с новой силой с тихим гулом в груди разгоняя кровь по венам. Даниэлю показалось, что оно бьется невыносимо громко, заполняя своим стуком все помещение, но скорее всего это была только иллюзия. Он нервничал, хоть и старался не выдавать этого. По спине уже катились бисеринки холодного пота и француз с усилием сдерживал отчаянные вздохи, чаще всего предшествующие его тихой панике. Как поступить на этот раз? Попытаться таки бежать или же выполнять приказ. Не один вариант не представлялся ему удачным. А снова говорить казалось будет невыносимо и в конце концов – бесполезно. От волнения у него даже начала кружится голова. Все это походило на какой-то поединок. Только наподающим был к сожалнию совсем не он.
Прижав бледные пальцы ко лбу Даниэль опустил глаза судорожно хватаясь за эту спасительную нить и сухо проинформировал Лацетти, стараясь чтобы его голос не дрожал:
- Я плохо себя чувствую. Позвольте мне вернуться в комнату.

Чтобы в очередной раз не выругаться пришлось снова стиснуть зубы. Поведение Марио почему-то ужасно выводило Даниэля и очень больших трудов ему было держать себя в руках. Он не переставал удивляться палитре свих ощущение. То его захлестывала неконтролируемая ярость, то она резко сменялась удушливым отчаяньем и безразличной печалью, перехватывающей дыхание. Единственное что оставалось прежним это напряжение, которое француз не мог не испытывать находясь вблизи этого человека. Напряжение которое, казалось, как бы он не старался скрывать висело в воздухе. На мгновение Даниэлю стало невыносимо жарко. Так жарко, что даже румянец прилил к щекам, но тут же уступил позволяя вернуться к лицу привычной бледности. Пальцы уже судорожно дрожали и приходилось сжимать их в кулаки, дабы так очевидно не выдавать своих переживаний. Впрочем, Марио давно уже догадался что эта ситуация француза не радует. К чему тогда был весь этот цирк? Даниэль не знал, но сдаваться не собирался, посему, демонстративно отвернувшись, и даже на секунду поморщившись, как будто одно прикосновение Лацетти доставляло ему невыносимую боль француз снова проговорил, также сухо, также подчеркнуто вежливо:
- С утра не здоровится. Кружится голова. Я утолил ваше любопытство, теперь я могу идти?

По телу как будто прошла волна электрического тока снова оживляя в памяти отвратительнейшее происшествие в его жизни. Перед глазами снова были разорванные запястья, спинка дивана и железные наручники, а голос Марио только еще ярче позволял воспоминаниям всплыть в голове. Даниэль вздрогнул и скривился от отвращения, одернув руку настолько резко, насколько мог.
Его слова, его жесты, все сейчас казалось в Марио французу грязным и извращенным. И этот приторно-сладкий тон для разговора, и эти раздевающие взгляды, прикосновения, слова которые он говорил раз за разом напоминая Даниэлю его положение.
Шлюха… просто шлюха….
Француз горько улыбнулся, чувствуя как уже соленые слезы стекают из краешков глаз но тут же торопливо утирая их белоснежным манжетом рубашки.
Я ведь обещал себе больше не распускать сопли.

Пока Марио целовал его Даниэль только жмурился, как будто в ожидании пощечины или чего-то, чего он не хотел бы видеть, но наваждение прошло также быстро как и началось. Француз открыл глаза и удивленно уставился на Лацетти. Весь его гнев и отчаянье уступили место замешательству. Поддавшись мимолетному желанию он даже чуть поддался вперед  как будто желая ответить поцелуем на поцелуй но быстро одернул себя пожалуй даже слишком резко отворачиваясь. Отсутствие общения и людской компании весь этот долгий месяц сказывалось на нем, даже сильнее чем он предполагал. Сердце снова затрепетало в груди, только теперь не от страха. Его переживания питало нечто иное. Опустив смущенно ресницы француз поправляя пальцами воротник шелковой рубашки торопливо проговорил:
- Я думал о том, что больше не смогу смотреть близким людям в глаза.

Прикосновения были как-то чужды и незнакомы, и, не смотря на это, приносили какое-то странное чувство защищенности. Неужели это было возможно в компании Марио? Даниэль изумленно прислушивался к своим чувствам. И куда же делась его агрессия? Неужели так просто было его приручить? Или же это был очередной хитростью Марио? Ловушкой. Француз запутался. Он только смотрел в глаза Лацетти  и боялся, кажется вздохнуть.
- Из за того, что позволил делать с собой нечто подобное.
На мгновение Даниэль застыл. В голове снова всплыли воспоминания и француз резко выдернул руку из нежного плена губ Марио моментально сжимая запястье пальцами, как будто пытаясь избавится от того ощущения только что касавшихся кожи влажных губ.
Нельзя было поддаваться… я дал слабину.
Француз опустил ресницы, отгоняя наваждение, напоминая самому себе о жестокой реальности. Ведь рядом с ним сидел далеко не добрый друг и не товарищ, и явно не семейный психолог. А человек который ровно месяц назад на этом самом дренном диване делал с ним то, что не могло бы ему присниться и в самом ужасном кошмаре.
- Теперь я могу идти?

Снова перехватило дыхание. Даниэль даже тихо охнул, вжимая голову в плечи, сторонясь прикосновения, все еще сопротивляясь, но уже как-то неискренне, исключительно для отчетности. Холодные пальцы он прижал к губам, как будто пытаясь согреть их, или пытаясь и губами почувствовать прикосновение. Глаза он благоразумно прикрыл позволяя пока Лацетти прикосновения.
Это ведь не серьезно, так? Не по-настоящему?
Во всяком случае, так хотелось ему думать, ощущая обволакивающе нежные прикосновение. Даже как-то не верилось что Марио способен на нечто подобное. Может это была иллюзия? Морок навеянной одиночеством? Об этом думать не хотелось. Француз неуверенно коснулся пальцами подбородка мужчины, скользнул вниз, к подозрительно горячей сейчас шее, прижимая пальцы к бьющейся под линией челюсти жилки. Порой ему не верилось что папочка тоже человек.

- Жестокость необходимо по отношению к агрессивным животным. По отношению к людям это считается нарушением прав человека карается законом. – сухо констатировал француз, правда, на этот раз голос его звучал так, как будто он пробежав стометровку теперь едва справляется со сбивчивым дыханием. Это был скорее укор, какая-то детская попытка высказать свою обиду. И не смотря на то, что Даниэль очень сомневался что Марио будет мучить совесть, ему все равно очень хотелось верить что совесть у этого человека все таки есть.
Почувствовав тепло чужих ладоней на своей спине француз опустил голову на плече Лацетти чувствуя запах его дорогого адиколона, и еще один запах, который сложно было спутать с чем-то другим, запах его тела. Чуть горьковатый, как запах полыни, терпкий как сухое вино.
С губ Даниэля сорвался шумный выдох, толи стон, толи обрывки каких-то фраз.

Не ожидав такой реакции Даниэль машинально потянулся за поцелуем, но поймал губами лишь пустоту. Странно, но в этот момент эго голову занимали совершенно отстраненные мысли. Понимания того, что он делает, пришло к нему уже после, когда он, открыв глаза, удивленно посмотрел на Марио. Он хотел поцеловать мужчину. Более того, мужчину которого досель ненавидел и тихо проклинал длинными днями своего «заточения».
- Жестокости я от вас видел, хоть отбавляй, в чем же заключается ваша доброта?
Француз неуверенно прижал ладошку к груди Марио слыша гулкий стук его сердца, все еще глядя тому в глаза, но теперь уже менее изумленно. Что он делал? Он не знал. Сейчас он как-то подозрительно наивно шел на поводу у своих желаний. Неужели этот месяц так его изменил? Или же тут что-то иное. Даниэль пытался это понять заглядывая в черные зрачки мужчины.

Даниэль как-то даже слишком покорно закрыл глаза, слегка запрокидывая голову, позволяя себя целовать. Странно, раньше мысль о подобном с мужчиной вызывала у него смутное отвращение. Что же случилось сейчас? Француз сильно сомневался, что подобная реакция из-за недостатка внимания и общения. Значит, здесь было что-то другое. Только думать сейчас об этом совсем не хотелось. Даниэль вздрогнул, почувствовав тонкий язык на своих губах, и трепетно изогнулся, приподнимаясь, теснее прижимаясь губами к губам Марио, приоткрывая рот, делая губами мимолетное движение.
По спине француз бежали радостные мурашки, и пальцы уже неуверенно цеплялись за рубашку мужчины, толи, стремясь притянуть его к себе, толи, рефлекторно стараясь зацепиться, продлить этот момент еще хотя бы чуть-чуть.
Может я просто окончательно сошел с ума?